Брюс Дикинсон (II)
В результате неутомимых усилий родителей заработать денег, Брюс стал посещать привилегированную частную школу-пансионат в Шропшире (Shropshire), называвшейся Аундэйл (Oundale). «Я не возражал пойти в эту школу. Мне не особенно нравилось жить с родителями и поэтому учеба в школе была своего рода бегством. Они сказали мне: «Ты на самом деле хочешь учиться там?» Мне было 12 и я просто ответил «Да». Я думаю, мое легкое согласие объясняется тем, что я не испытал к ним сильной привязанности еще с раннего детства; да еще то, что им было сложно общаться со мной, как с личностью, они противопоставляли себя мне и относились, как к ребенку, которого были всего-навсего обязаны кормить, одевать, дать крышу над головой и образование. Не то, чтобы поддержать меня, крепко обнять… Я уверен, что все это было, но понимаешь, я никогда этого не ощущал».
«Бывали и другие ситуации, когда я удивлялся их восприятию в отношении тех или иных вещей. Однажды я стащил маленькую пустяковую игрушку в одном магазине и меня за это поймали, да еще допрашивали в полиции. Ясно, что когда тебе 11 и тебя пытаются запугать до смерти, ты никогда больше так не будешь поступать. И этот метод сработал! Они запугали меня до смерти, и я никогда больше не воровал. Но я помню, как отец пришел за мной в полицию, забрал и не дал мне ни одного тумака за всё проделанное. Он даже никогда не обсуждал со мной, зачем я так поступил. Выражение своих сокровенных чувств не было на повестке дня в нашей семье. Мой дед, который серьезно заболел к тому времени, как-то проглотил кучу таблеток и попытался себя убить, но это никогда не обсуждалось в нашей семье, а он в то время жил с нами. Моя бабушка и дед переехали к нам в пансионат».
«В некотором роде я даже рад, что у меня не было того, что обычно принято называть безоблачным детством. Это сделало меня уверенным в своих силах. Я вырос в среде, которая дала мне понять, что в мире нельзя получить что-то просто так и если пустить всё на самотёк, то мир вокруг просто раздавит тебя. Это крепко сидело во мне, поскольку я мог наблюдать, как живут мои родители. Они были уверенными и трудолюбивыми людьми. Никогда не стояли на месте. У меня было очень мало действительно близких друзей, очень мало, потому что я всегда переезжал с места на место. Думаю, что и у отца вряд ли был много друзей. Единственный человек, у кого было много друзей – моя сестра Хелен, которая родилась, когда я впервые переехал в Шеффилд. Она была полной моей противоположностью. Очень светская. Занималась верховой ездой, и у нее были сотни друзей».
Частное образование Брюса было преждевременно закончено, когда его исключили в 17 лет после того, как он помочился в обед директора школы. «В действительности, эта идея уходит корнями в мое все более осознанное понимание того, что я был изгоем, чужаком. Я вовсе не был против того, чтобы сбежать из дома в частную школу, но реальность, с которой я столкнулся там… я ненавидел ее и не вписался туда совершенно. Тот факт, что у всех там был статус, предопределял и то, что, входя туда, ты должен был последовать их примеру. Я же воспринимал все это как чепуху. Моя позиция не помогла мне влиться в коллектив, потому что эти дети прошли пять лет обучения в частных школах, где каждый получил свой статус, потому всё это классовое деление было для них привычным. А ты либо не высказываешься против, либо ты не находишься там. В результате этих бессмысленных традиций, Брюса постоянно задирали старшие мальчики в школе. Но это были не те кулачные бои, с которыми он сталкивался в государственных школах, как, например, в Мэйнор Топ. «Больше напоминало систематическое мучение», говорит он об этом сейчас, «И ты не мог от этого никак уйти, вот в чем дело. В Мэйнор Топ, по крайней мере, можно было вечером вернуться домой». Его главным мучителем был капитан дортуара (спальня для воспитанников учебных заведений – прим. перев.), восемнадцатилетний парень, шести футов ростом, член школьной команды по гребле «с умственным развитием двенадцатилетнего ребенка». Брюс рассказывает, что любимым способом издевательства для его главного мучителя было «зайти в 10 ночи в комнату, взять подушку, собрать всех вокруг моей кровати и давать урок самозащиты избиванием до посинения». Жестокий режим длился в течение всего первого года обучения.
«Это происходило буквально каждую ночь», рассказывает он, «бывало еще, залезешь в кровать ночью в темноте, а там лежали яйца, которые, конечно же, раздавливались и все вокруг было в слизи, да так, что заснуть было невозможно. Я знал, что мог пожаловаться матери или отцу, но я каждый раз отказывался от этой мысли. Они узнали об этом спустя полтора года. Я полагал, что жаловаться родителям или же учителям было бы признанием победы надо мной. Я просто решил этого не делать. Я считал, что люди должны узнавать только о лучшем в тебе. Даже если ты лежишь с побитыми внутренностями, ты можешь все еще сказать: «Да, ты больше меня и ты можешь меня избить, но ты не лучше меня. Я лучше тебя, парень». Я вдоволь мог наплакаться в одиночестве, но никогда в жизни не показал бы такого рода слабость на людях, иначе они бы точно победили».
Брюс рос единственным ребенком в семье, дрейфующий между разными домами, разными школами и даже разными родителями. Он даже дистанцировал себя от сестры – как он признается, он делает это до сих пор – потому что, как он сам это объясняет, «Она была запланированным ребенком. Так я стал понимать, что был чужаком; я смирился с этим. Но с того момента я стал совершать странные поступки. Я помню, как в школе был курс военной подготовки, который все ненавидели, а я стал ответственным за него и мне выдавали всевозможную амуницию и оружие. Я и другой паренек, – который так же не был принят коллективом – решили, что будем совершать нашу небольшую месть каждую среду днем, пугая людей вокруг. Боже мы совершали совсем небезобидные поступки! Ставили подрывные мины-ловушки для людей. Не для того, чтобы навредить им, а просто чтобы запугать».
«Нам было по 16 лет, тогда и была такая традиция, когда все школьные педагоги и все желающие из детей днем играли в войнушки, а потом устраивали лагерь в каком-то сарае в деревне. Нам разрешали быть «врагами» и мы чувствовали себя участниками Грязной Дюжины (The Dirty Dozen). Я помню, как однажды утром в 4 часа утра я со своим другом пошли атаковать лагерь; мы бегали по палаткам, где они все спали, топтали все и закидывали дымовые шашки. Это был наш маленький момент мести».
Мысль о том, чтобы стать певцом все еще была где-то далеко, хотя он уже начал делать первые пробные шаги в этом направлении, когда присоединился к драматическому кружку в 15 лет. «С первого же момента, когда я вышел на сцену, я полюбил ее», вспоминает Брюс, «Я почувствовал себя настолько комфортабельно на сцене, что с того момента я добровольно стал участвовать в каждой пьесе, которую там ставили. Я играл в двух домашних постановках, нескольких школьных и в пьесах для подготовительного колледжа. Под конец я даже режиссировал некоторые. Я любил это. И дело было вовсе не в переодевании и костюмах, главное – вникнуть в материал, изложенный на страницах книги. Мы ставили Шекспира – драматический кружок был очень амбициозен; я помню, как участвовал в тщательно разработанной постановке Макбета и Генриха VI. Я действительно старался понять, о чем же было сказано в книге, и передать эти мысли на сцене».
Но музыка никогда не была задвинута далеко в юношеском сознании Брюса. Он рассказывает известную историю о том, как в 60х слушал старенький транзистор после того, как в студенческом общежитии выключали свет.
Поскольку посещение музыкальных магазинов было по строгому графику, пластинки стали своего рода деньгами в школе.
«Нам разрешали смотреть телевизор только один час в неделю, поэтому единственным развлечением оставалась музыка и люди обычно обменивались альбомами или продавали их», вспоминает Брюс, «Можно было пройтись по коридору и из каждого кабинеты была слышна музыка, и вот однажды я услышал нечто особенное, доносящееся из одного кабинета. Я зашел туда и спросил: «Ух ты, что это такое?». На меня презрительно посмотрели и кинули: «Это ‘Child In Time’ Deep Purple. Неужто ты не слышал? Но я был слишком поражен услышанным, чтобы еще обратить внимание на язвительную реплику. Я лишь подумал о том, где же мне достать эту запись. Первый альбом, который я приобрел, был “In Rock” Deep Purple, при проигрывании издавался дикий треск, тем не менее, я считал, что альбом великолепен. С этого момента я начал покупать альбомы и увлекся рок музыкой. Этот момент и вечер в честь окончания семестра. Какая-нибудь группа играла на сцене, и три раза в году у нас был рок-концерт. Первая группу, которую я увидел, называлась Wild Turkey. Я помню, что немного времени спустя они давали интервью “Melody Maker” и им задали вопрос о том, как прошел тур. Один из них ответил: «Довольно забавно. Лучшее выступление было в одной частной школе». Я помню, что чуть с ума не сошел в этот момент».
Кроме этого были и другие решающие моменты, такие, как концерт Van Der Graaf Generator («Питер Хэммил (Peter Hammill), вокалист, был известен в школе и ходили слухи, что директор хранил его фотографию в ящике стола и когда к нему приходили родители с немного более длинными, чем было тогда принято волосами, он быстро доставал эту фотографию и вешал на стену!») и концерт Артура Брауна (Arthur Brown). «Его альбом Kingdom Come только что вышел и он был потрясающий. Это был лучший из всех вокалистов, которых я видел на тот момент»
«Я не останавливался в своем музыкальном развитии, скупал кучу альбомов. Это было своего рода моим вкладом в музыку на тот момент. Как только выходил альбом, я его сразу же приобретал, как первый альбом Sabbath, альбом Deep Purple “In Rock”, “Aqualung” у Jethro Tull, “Tarkus” Emerson, Lake and Palmer – всё подряд, что было вокруг. Я должен был быть мечтой продавца, потому как я скупал альбомы всех групп, чьи выступления я наблюдал живьём. Потом я слушал тех исполнителей, которые оказали влияние на них. Но моей любимой группой были, конечно же, Deep Purple. Я считал, что “In Rock” был величайшим альбомом всех времен!»
Но ему все еще не приходило в голову становиться певцом. Напротив, он представлял себя в роли ударника. «Ян Пэйс (Ian Paice) из Deep Purple был моим кумиром. Я просто хотел быть Яном Пейсом. В особенности мне хотелось быть левой ногой Яна Пейса. Но я не мог позволить себе приобрести оборудование. В школе была пара богатый детей, у которых была ударная установка, и которые организовали нечто вроде группы. Я помню, околачивался рядом с ними, наблюдал, как они репетируют, и был уверен, что смогу сделать лучше. Время от времени они мне разрешали поиграть на установке, но все было бесполезно. Однако я все еще знал, что смогу сделать это лучше, чем делали они. Я проигрывал всё в голове. Я учился играть на ударной установке с помощью своих тетрадей и всего остального, что было на моем столе. У меня не было палочек и я с помощью двух деревянных кусков в форме квадратов колотил по кровати в 7 утра». В конечном счете, он стал членом группы, правда, был далеко на периферии, но это позволяло ему «постоянно брать напрокат» парочку бонгов из школьной музыкальной комнаты и сидеть в углу, стуча по этим барабанам. Я подружился с вокалистом, которого звали Майк Джордан (Mike Jordan). Этот парень выиграл все возможные призы за свой голос, похожий на классический вокал, потому он и был вокалистом в той группе. Но звучало всё не очень. Это был вовсе не рок-н-ролл.
